Рейд - Страница 66

Сержант Никастро стоит на самом проходе, изображая статую. Я сумел заметить лишь одно его движение – когда он перебросил тумблер и объявил: «Сорок пять минут».

Мне отчаянно хочется выпотрошить Старика. Мы будем выходить в норму и разбираться с подъемником прямо сейчас? Собирается ли он драпать как можно дальше и быстрее? Оба варианта имеют, на мой взгляд, свои плюсы.

Но у командира нет для меня времени.

Время сменило мундир и служит теперь той стороне. Чуть ли не знаменосцем. Что бы Старик ни решил, а решать надо быстро. Гончие несутся к Ратгеберу, брызгая слюной.

Для меня нет времени ни у кого. Кто не на вахте, скребет плесень. Растворяются в ритуале. Попробую ткнуться в эксплуатационный отсек или к инженерам.

То же самое. Уловка командира не сработала. После короткой разрядки люди снова напряглись, ушли в себя. Даже Дикерайд молчит, как рыба.

Возвратившись к своей койке, я замечаю свисающий оттуда хвост.

– Так, ну и где ты шлялся, жирный?

Неустрашимый приоткрывает глаз и, зевнув, тихонько мяукает. Я вяло чешу его за ухом. Он мурлычет, но тоже как-то без энтузиазма. «Тяжелые времена наступают, старичок», – говорю я. Кот отощал – последнее время он тоже на голодном пайке.

Неустрашимый, похоже, в нелюдимом настроении. Я тоже. Мне слегка обидно. Меня отсекают. Мы с котом тихо грустим. Когда я не мечтаю залезть в койку, мои мысли стремятся к другим мирам, другим временам, другим спутникам. Очень мне себя жаль, что я сюда попал.

Репортер, наблюдатель в идеале должен быть беспристрастным и отстраненным. Но я нарушил чистоту эксперимента самим фактом своего пребывания. Я хотел одновременно быть и рядом, и в отдалении, быть и репортером, и клаймерменом. Ничего не получилось. Мои спутники пришли на флот очень молодыми, почти без прошлого. Стремясь подстроиться под их неискушенность, я свое собственное прошлое держал глубоко закрытым.

И потому прятался и от себя самого.

Лежа в койке рядом с котом, стараясь и мечтая заснуть, я снова погружался в темный омут «как это было» и «надо было бы», в этот черепаший панцирь боли и прошлого, что дан человеку навечно…

Плотина дала трещину, открылась течь… Я понял, почему народ предпочитает держать язык за зубами.

Этот корабль переполнен ожиданием неминуемой гибели, скрашенным лишь легким оттенком неуверенности.

Может быть, сейчас. Может быть, через пару часов. Приговоренный хочет разобраться в своей жизни и все объяснить. Может быть, чтобы кто-то его понял.

Все эти люди только начинают осознавать свою обреченность. Возможно, теперь я смогу узнать намного больше, чем когда-нибудь хотел.

Ощущение обреченности владеет и командиром. Я уверен в этом, хотя он это хорошо скрывает. Его лицо бледнее, улыбка напряженнее, а выражение лица почти все время, как у покойника перед укладкой в гроб.

У этого корабля экипаж из зомби, из трупов, изображающих живых в ожидании неизбежной кремации. Мы мертвы с той минуты, как истребитель подал сигнал.

Мы знаем, что сигнал был. Во время атаки Рыболов успел засечь утечку инстелной связи.

Никастро так апатичен, потому что раньше других все понял.

– Пять минут.

– Осторожно, Неустрашимый. – Я уверен, что мы больше не увидимся. – Располагайся, как дома.

Я укладываю его в койку.

Оружейный отсек затоплен вязкой, словно сироп, тишиной. У артиллеристов было время себя оплакать.

В них не видно страха. Просто покорность судьбе и безразличие. Я думаю, это из-за долгого ожидания. К чему бояться того, что все равно неизбежно?

Страх есть функция надежны. Чем больше надежда, тем сильнее страх. Нет надежды – нет и страха. Я иду в операционный.

Отрывисто звучит сигнал общей тревоги.

– Говорит командир. Переходим в норму для разблокирования поврежденного ракетного подъемника. Всем быть готовыми к длительному клаймингу. Мистер Пиньяц, держите аккумуляторы на минимальном заряде. Мистер Бредли, понизьте внутреннюю температуру до минимально допустимого уровня. Проветрить атмосферу. Освободить и очистить все приемные емкости человеческих отходов. Раздать боевые рационы на три дня. Мистер Вейрес, мистер Пиньяц, отберите рабочие группы. Выдайте им снаряжение и проинструктируйте. Мистер Уэстхауз, по готовности опускайте корабль.

Мы переходим в норму в глубине межзвездной бездны. До ближайшей звезды – три световых года. Вселенная – колодец с чернилами, на стенах которого мерцает горстка светлячков. Властное напоминание о неохватности всего сущего, о том, как бесконечно далека другая жизнь от тонких стен нашего клаймера.

Необходимость действовать постепенно прекращает пандемию мрачного оцепенения. Появились проблески надежды и страха. Ко мне возвращается вера в собственное бессмертие. По мере того как успешно решаются мелкие проблемы, все более достижимой кажется и главная цель – спасение.

А если подумать, как даже Сам Господь найдет нас в середине этого огромного Ничто?

Дел у меня не слишком много. Визуальное наблюдение – пустая трата времени. Рыболов засечет любое движение намного раньше меня. Чтобы убить время, я помогаю дежурным с очисткой параш. Слегка восстанавливает боевой дух. Когда мы заканчиваем, у меня возникает чувство достижения. И оно встраивается в более широкую картину. Чувство такое, будто мы снова безнаказанно подергали за бороду старуху Смерть.

Седьмую ракету заклинило капитально. Придется снять стрелу подъемника из лифтового механизма, и лишь тогда люди смогут поставить ее на направляющие. Потом вернуть на место стрелу и весь крепеж. И лишь потом можно будет поднять ракету на огневую стойку в пусковом бункере.